О разных методах перевода
Скачать 295.71 Kb.
|
Фридрих ШлейермахерО РАЗНЫХ МЕТОДАХ ПЕРЕВОДА Лекция, прочитанная 24 июня 1813 года Перевод с одного языка на другой повсеместно осуществляется в самых различных формах. С одной стороны, перевод необходим для общения людей, живущих в разных концах Земли и для воспроизведения сочинений, созданных на давно уже не существующих языках; с другой стороны, с таким же положением вещей мы сталкиваемся и в пределах одного языка. Ведь в посредничестве переводчика нуждаются не только разные племена одного народа, использущие разные изводы одного языка или наречия, <...> но даже и современники, не разделенные диалектами, а лишь происходящие из разных классов, получившие разное образование и не связанные постоянным общением. И разве редко возникает у нас потребность перевести для себя речь другого, даже похожего на нас человека иных взглядов и иного характера, когда мы чувствуем, что те же слова в наших устах имеют совершенно иной смысл, или по крайней мере звучат сильнее или слабее, так что, желая выразить его мысли на свой манер, мы должны употребить совершенно другие слова и обороты — получается, что мы переводим. Даже наши собственные речи спустя какое-то время иногда приходится переводить, если мы хотим их наново освоить. Искусство перевода совершенствуют не только для того, чтобы достижения языка в сфере наук или красноречия пересадить в чужую почву и, таким образом, расширить область их воздействия, оно совершенствуется также, чтобы способствовать деловому общению народов и дипломатии суверенных правительств, каждое из которых имеет обыкновение обращаться к другому на своем языке, если хочет строго придерживаться равноправия, не прибегая при этом к мертвому языку. Разумеется, мы не имеем намерения рассмотреть весь этот широкий круг вопросов. Необходимость перевода внутри одного языка или наречия порождается сиюминутной потребностью души, настолько преходящей, что она может подчиняться исключительно чувству; и если здесь и можно чем-то руководствоваться, то только нравственностью: смысл переводимого должен быть открыт для другого. Если теперь мы перейдем к переводу с иностранного языка на наш собственный, то и здесь мы можем выделить две различные области; и хотя границы их размыты, но в крайних проявлениях различия очевидны. Суть в том, что устный переводчик работает в деловой сфере, а переводчик в собственном смысле слова — главным образом, в области науки и искусства. Такое разделение может показаться насильственным в отличие от обычного деления на устный и письменный перевод, но оно по-своему удобно, тем более, что, по сути, здесь нет существенного противоречия. Искусству и науке письменная форма перевода более пристала, поскольку она сохраняет их достижения, которые бесполезно, да и невозможно было бы передавать устно. А в деловом общении письменная форма — лишь механическое средство, закрепляющее уже состоявшиеся устные переговоры. Очень близки к этому по духу и стилю две другие области, которые, однако, в силу своего многообразия представляют собой нечто переходное: одна тяготеет к искусству, другая — к науке. Переговоры, при которых используется устный перевод, обусловлены взаимодействием двух языков. Также и письменный перевод чисто повествовательного или описательного текста, где все понятия уже ранее определены, содержит в себе много такого, что, в сущности, является материалом для устного перевода. Чем меньше проявляет себя создатель исходного текста, ограничиваясь ролью инструмента восприятия и следуя требованиям места и веремени, тем больше его работа — предмет устного перевода. Так, переводчик газетных статей и обыкновенных путевых заметок ближе к устному переводчику, претензии на художественность с его стороны были бы смешны. И наоборот, чем больше собственного видения вещей и оригинальных ассоциаций выказал автор в своей работе, чем более он свободен в выборе своей задачи, тем более его труд приближается к высокой художественной сфере, и переводчик должен в этом случае обладать другими возможностями и другим мастерством и совсем по-иному проникать в дух писателя и его язык, чем это может сделать устный переводчик. С другой стороны, переговоры, которые переводятся устно, это, как правило, обсуждение какой-то конкретной юридической ситуации; перевод осуществляется только для участников, которым хорошо знакома проблема, и обороты речи на обоих языках определяются либо официально принятой нормой, либо существующим обычаем, либо стороны сами объясняют их друг другу. Но совсем по-другому обстоит дело в тех случаях, когда правовые отношения уясняются наново. Чем необычней случай, тем более осмотрительности и знаний требуется переводчику, чтобы понять его и выразить в новой языковой форме. Так, карабкаясь по этой лестнице, письменный переводчик все более возвышается над устным и приближается к той сфере духовного творчества, где господствует способность автора к свободному поиску и дух языка в его неповторимом своеобразии, а предмет утрачивает свое главенствующее положение, полностью подчиняясь мысли и чувству, возникает и существует только в речи. Откуда же проистекает это принципиальное различие, заметное уже в смешанных случаях, но особенно очевидное в чистых проявлениях? В деловой жизни чаще приходится иметь дело с предметами очевидными и четко определенными, всякие переговоры имеют, в известной мере, арифметический и геометрический характер, число и мера всегда приходят на помощь; и даже в отношении тех понятий, которые, по выражению древних, объемлют большее и меньшее одновременно и потому выражаются через словесную иерархию, — даже здесь рано или поздно возникает узаконенное употребление определенных слов. Если говорящий не пытается намеренно затемнить смысл, чтобы обойти и обмануть, и не ошибается просто по небрежности, его поймет каждый, кто знает предмет и язык, поскольку различия в употреблении слов лишь незначительны. Относительно того, как переводится с языка на язык то или иное выражение, редко возникают неразрешимые сомнения. Такой перевод является почти механической работой, для которой не требуется особенно глубокое знание языков, и при отсутствии грубых ошибок хороший перевод мало отличается от плохого. Тогда как при переводе произведения искусства и науки с одного языка на другой необходимо учесть два обстоятельства, которые в корне меняют ситуацию. Если каждое слово одного языка имело бы точное соответствие в другом, выражая то же понятие в тех же обстоятельствах и сочетаниях, то есть если бы языки и впрямь отличались бы только по звучанию, то в области искусства и науки любой перевод, как устный, так и письменный, был бы столь же механическим, как в сфере деловых отношений, и о каждом переводе можно было бы сказать, что иностранный читатель воспримет произведение и автора так же, как читающий на исходном языке. Если бы дело обстояло именно так, то языки, даже не столь близкие, можно было бы рассматривать как диалекты одного и того же языка. Чем дальше языки отстоят друг от друга во времени, чем дальше они по происхождению, тем меньше в них словесных соответствий, тем реже совпадает полностью совокупность возможных значений слов. Такого рода иррациональность пронизывает все сферы обоих языков, и она, конечно же, распространяется и на бытовое общение. Но очевидно, что здесь ее влияние сильно ограничено. Все слова, которые обозначают существенные предметы и действия, могут быть определены; и обращение непосредственно к сущности предмета всегда улаживает дело, когда из излишней осторожности делаются лукавые и тщетные попытки утверждать, будто слова могут быть истолкованы по-разному. Совсем иначе обстоит дело в области искусства и науки, везде, где преобладает мысль, опирающаяся на речь, а не на дело, произвольным, но вполне определенным знаком которого является слово. Какой невероятно трудной и запутанной становится тогда работа, какое точное знание предмета и совершенное владение языком тогда необходимы, и как часто, будучи уверены, что адекватного соответствия не существует, самые ученые специалисты расходятся во мнениях о приемлемой замене. Это одинаково относится и к истинно художественным выражениям в поэтических произведениях, и к отвлеченному языку высокой науки, обращенной к внутренней сути вещей. Еще одно отличие письменного перевода от устного заключается в следующем. В случае, когда речь не связана с совершенно очевидными предметами или фактами, которые она должна просто обозначить, говорящий действует более или менее независимо, он просто хочет высказаться и, таким образом, попадает в некое двусмысленное положение относительно языка, так что его речь становится понятна лишь при правильном восприятии. Каждый человек находится во власти языка, на котором он говорит. Он и все его мышление суть творения языка. У него не может возникнуть никакой сколько-нибудь определенной мысли вне языка; языком, с которым он родился и вырос, предопределен характер его представлений, тип и пределы их сочетаемости, а также его разум и фантазия. С другой стороны, каждый свободно мыслящий, духовно независимый человек создает свой собственный язык. Под воздействием этого языка он растет и развивается от первоначального примитивного состояния до того совершенства, которое воплощается в искусстве и науке. Живая сила каждого человека создает в языке новые формы, которые сначала служат потребностям самовыражения, но затем большая или меньшая часть их сохраняется в языке и распространяется, воспроизводится, становясь достоянием многих. Лишь тот, кто в какой-то степени воздействует на язык, заслуживает внимания за пределами узкого круга своей деятельности. Любая речь скоро теряет значение, если звучит одинаково из многих уст, долгий век имеет только та, что внесла нечто новое в жизнь языка, поэтому любую свободную, возвышенную речь надо воспринимать двояко: во-первых, исходя из духа языка, которым она связана и обусловлена и на основе которого творит живой образ, а во-вторых, исходя из ситуации и внутреннего состояния говорящего. Каждая речь такого рода может быть понята только в совокупности этих двух обстоятельств, с учетом преобладания одного из них, в целом или в отдельных частях. Речь воспринимается как действие говорящего только если заметно, где и когда он оказался во власти языка, если видно, как вспыхивают молнии мысли, как язык отражает фантазию. Речь понимается как творение говорящего и отражение его духа; мы ощущаем, как мог думать и говорить, например, эллин, как мог в человеческом духе проявиться неповторимый этот язык; мы ощущаем также, что только этот эллин мог именно так думать и говорить, только он мог так воплощать этот язык, обнаруживая свое умение распоряжаться его богатством, свое деятельное чувство меры и благозвучия, способность мыслить и творить. Такого рода понимание, проникновение в дух языка и своеобразие писателя и на родном языке представляет трудность, тем большего искусства требует восприятие произведения на языке чужом и далеком. Только тот, кто ценой большого труда совершенствовался в знании языка, изучал историю и дух народа, знакомился с отдельными произведениями и их создателями, может испытать потребность сделать достоянием своего народа и своих современников шедевры творчества ученых и поэтов. Однако, когда он вплотную подходит к выполнению своей задачи, пытается точно определить цели, начинает обдумывать способы их достижения, его охватывают сомнения. Сводя иноземного писателя и своего соплеменника так близко, как если бы они общались на одном языке, переводчик должен быть очень осмотрителен. Если он стремится дать своему читателю возможность так же понять автора и так же насладиться произведением, как он сам, и при этом хочет сохранить следы приложенных усилий и ощущение чего-то чуждого, то возникает вопрос: какими средствами можно достичь первого, а тем более второго? Если читатель хочет понять произведение, он должен проникнуться духом языка, на котором пишет писатель, воспринять его своеобразную манеру мыслить и чувствовать; переводчик же не может воспользоваться для этого ничем иным, кроме своего родного языка, ни в чем не соответствующего языку писателя, и своего собственного прочтения — того, как он то больше, то меньше понимал писателя, то больше, то меньше им восхищался. Разве перевод, при таком на него взгляде, не кажется довольно пустым занятием? Поэтому, отчаявшись достичь цели, но по-прежнему стремясь к ней, будучи не в силах преодолеть это препятствие, — не столько ради искусства и языка, но, с одной стороны, в силу духовной потребности, и с другой стороны, в силу духовной способности, — были изобретены два способа ознакомления с произведениями, написанными на иностранном языке: парафраза и пересказ. Однако эти способы, насильственно отбрасывающие одни трудности и идущие в обход других, не приемлемы для нашей идеи перевода. Парафраза стремится преодолеть иррациональность языков, но чисто механически. Предполагается: если я в своем языке не нахожу соответствия иностранному слову, я пытаюсь его создать путем введения ограничительных или расширительных определений. Так парафраза с трудом пробивается между утомительным “слишком много” и мучительным “слишком мало”, нагромождая ненужные подробности. Таким образом, она, может быть, и способна достаточно точно передать содержание, но впечатление живой речи будет безнадежно утрачено, ибо читатель почувствует, что в таком виде речь никак не могла возникнуть в душе человека. Парафраза использует элементы обоих языков так, как если бы это были математические величины, которые можно было бы уравнять путем сложения и вычитания. Но при таком подходе пропадает как дух исходного языка, так и дух языка перевода. Если парафраза к тому же пытается восстановить недостающие связи при помощи объяснительных вставок, как бы намечая путь, то в особенно сложных случаях она превращается в комментарий и совсем перестает быть переводом.Что касается пересказа, то он отступает перед иррациональностью языка. Он признает, что невозможно на другом языке так отразить произведение искусства, чтобы каждая часть перевода соответствовала языку оригинала. При существующем различии языков не остается ничего иного, кроме как создать подобие оригинала — нечто целое, составленное из частей, очевидно отличающихся от соответствующих частей оригинала, но при этом в общем создающее впечатление настолько близкое к нему, насколько это допускает различие материала. Такое подобие, конечно, уже не есть само произведение, в нем отсутствует дух исходного языка, и то чужеродное, что привносит с собой этот дух, получает как бы иное толкование. Не пренебрегая различиями в языках, обычаях, образовании, такой пересказ, однако, стремится к тому, чтобы для своего читателя произведение стало по возможности тем, чем был оригинал для первоначального читателя. Для того чтобы сохранить единство впечатления, надо пожертвовать точностью соответствия. Автор пересказа не собирается соединять читателя с писателем, так как не видит возможности установить между ними непосредственный контакт; он хочет лишь создать у читателя впечатление, похожее на то, которое получил от оригинала современник и соотечественник автора. Парафраза используется больше в научной литературе, пересказ — в сфере искусства. Как согласится каждый, произведение искусства в парафразе теряет все: мелодию, блеск, все свои художественные достоинства, но вряд ли кому придет в голову дурацкая идея представить в свободном пересказе гениальный научный труд. Однако ни один из этих методов не удовлетворит того, кто, проникнувшись ценностью чужого художественного произведения, стремится донести его до читателя на своем языке и имеет при этом более строгие представления о переводе. Исходя из вышеизложенного, оба эти метода для нас — не более чем пограничные знаки той области, которой мы будем заниматься. Теперь о переводчике, который действительно стремится сблизить писателя и читателя, не принуждая последнего покинуть сферу своего родного языка и обеспечив ему полноценное наслаждение произведением. Каков должен быть его путь? Я считаю, путей только два. Либо переводчик оставляет в покое писателя и заставляет читателя двигаться к нему навстречу, либо оставляет в покое читателя, и тогда идти навстречу приходится писателю. Оба пути совершенно различны, следовать можно только одним из них, всячески избегая их смешения, в противном случае результат может оказаться плачевным: писатель и читатель могут вообще не встретиться. Разница между этими методами и их соотношение представляются очевидными. В первом случае переводчик стремится компенсировать незнание читателем иностранного языка. Он старается передать ему те же образы, то же впечатление, которое получил сам, знакомясь с произведением на иностранном языке, заменяя и вытесняя то, что для читателя было бы чуждо. Но если перевод хочет заставить говорить, например, римлянина, так, как говорит и пишет немец для немцев, то существует опасность подмены — автор, введенный в мир немецких читателей, может превратиться в одного из их соотечественников, а это уже другой случай. Первый способ перевода подразумевает, что если бы римский автор знал немецкий так же хорошо, как переводчик — латынь, то свое произведение, изначально созданное на латыни, он перевел бы по-немецки так же, как это сделал переводчик. Второй способ перевода показывает не то, как писатель-римлянин перевел бы свое произведение, но как он написал бы его по-немецки, будучи немцем. Пределом совершенства в этом случае было бы такое положение дел, при котором все немецкие читатели превратились бы в знатоков и современников автора, так что перевод стал бы для них оригинальным произведением. Совершенно очевидно, что этот метод подходит тем, кто придерживается принципа: автора надо переводить так, как если бы он сам писал по-немецки. Понятно, что эти методы различны по своей сути, и смешение их в одной работе бесцельно и может лишь запутать читателя. И все-таки я продолжаю утверждать, что третьего пути достижения цели не существует. Других методов просто не может быть. Противоположные методы могут прийти к компромиссу, и это будет перевод, или один может подчиниться другому, и тогда перевод состоится лишь в одном из двух вариантов, поскольку второй предполагал бы, что немецкие читатели должны полностью овладеть латынью, или вернее латынь должна полностью овладеть ими и преобразить их. О каких бы методах перевода ни шла речь — о формальном или содержательном, о точном или изящном, все неизбежно сводится к двум вышеупомянутым; что касается их достоинств и недостатков, то точность и передача смысла, буквализм и полная свобода в рамках одного метода будут пониматься совершенно иначе, чем в рамках другого. Поэтому мое намерение заключается в том, чтобы оставив в стороне частности, занимающие знатоков, рассмотреть оба метода в общих чертах, представив себе хотя бы для начала своеобразные преимущества и трудности каждого, меру соответствия целям перевода и границы применимости того и другого. По завершении этого осталось бы решить еще две задачи, к чему настоящая работа нас только подводит. Для ясности каждый из методов перевода можно было бы снабдить сводом правил и корпусом наиболее удачных образцов, которые можно было бы сравнить и оценить. Обе эти задачи я оставляю другим или, по крайней мере, до другого случая. |
Добавить документ в свой блог или на сайт
Похожие:
 | История отечественного перевода – учебная дисциплина, входящая составной частью в научную и учебную дисциплину – теория перевода | | Книга предназначена для студентов, изучающих теорию перевода в вузе по программе дополнительной квалификации «Переводчик в сфере... |
| Рецензент: Заведующая кафедрой теории и практики перевода Пятигорского государственного лингвистического университета, к филол н.,... | | Авторы перевода не имеют ничего против некоммерческого размещения перевода целиком или его частей, если размещающий не заявляет его... |
| Целью такой проверки является не только звучание марки и смысл ее перевода в разных странных мира, но и выяснение того, может ли... | | Материал основан на работах в области перевода как советских, так и зарубежных лингвистов |
| Материал основан на работах в области перевода как советских, так и зарубежных лингвистов | | Назначение: Частный перевод на карт-счет №208/ (фио, паспортные данные) для российских рублей |
| Переводческие преобразования научного стиля (экспликация, компрессия) | | С одной стороны, можно говорить о переводе в узком смысле слова и понимать под этим переложение словесного сообщения с одного языка... |