Возвращение 1
Скачать 5.74 Mb.
|
Сам же Кунанбай – из тобыктинцев рода Иргизбай, который меньше по численности, чем Котибак и Жигитек, но по количеству скота, степного богатства, несравнимо превосходит все другие роды, и потому иргизбаи свою власть распространяют над всеми племенами Тобыкты. По родству Байсал ближе к Кунанбаю, чем Божей и Суюндик, поэтому в тех случаях, когда вынуждены были пускать в ход шокпары и соилы, призывался на подмогу прежде всего Байсал с его дружинами из воинственных котибаков. И Кунанбай, помня об этом, старался не потерять своего влияния на Байсала. Каратай же ко всем этими сильным фигурам был не особенно близок, он весьма отдаленная родня им по косвенным линиям и правит делами мелкого рода Кокше. Род хотя и небольшой, но искони находится в добрых отношениях с широким кругом племен степного народа и уважаем в этом кругу. Общинная деятельность и расторопность именно этих, присутствующих на совете, аткаминеров служили примером для множества других правителей родов и племен, а также всех белобородых и чернобородых – аксакалов и карасакалов – бесчисленных аулов . Сложнее других отношения с кареглазым красивым Майбасаром, младшим братом Кунанбая, которого он всегда сажает на торе рядом с собой. С ним непросто. Ага-султан выдвинул его в волостные старшины – и сразу же Майбасар стал отдалять от себя всех друзей, близких, подручных Кунанбая. Будучи внешне молчаливым и смиренным перед старшим братом, Майбасар в душе настроен по отношению к нему весьма строптиво и задиристо. Он легко идет со всяким на ссору, вероломен, жесток. Из всего рода Иргизбай аткаминер Майбасар один дерзко примерялся к власти, которой достиг Кунанбай. Майбасар же явился причиной глухого недовольства между Божеем и Кунанбаем, причиной его разлада со многими аткаминерами. Месяца за два до этого люди, исстрадавшись от произвола буйного Майбасара, подослали к ага-султану Божея, чтобы он передал устный приговор-прошение: «Убери Майбасара с должности». Но Кунанбай, хорошо зная, чем вызвано такое прошение и что в нем все вполне справедливо, никак не отозвался на него. Беспредельный самодур, открыто творящий произвол, грубый и бессовестный правитель – такой старшина Тобыкты и был нужен Кунанбаю, чтобы на него сваливать все зло, творимое властью – ведь Майбасар был весь на виду со своими неправедными делами. У Кунанбая был свой расчет: если Майбасар станет, словно взбесившийся айгыр, притеснять, гнать вверенный ему табун, то этот же табун будет грызть, рвать, тащить на суд более высокой власти самого же бешеного айгыра… Итак, решение относительно дела Кодара ага-султан оставил без окончательного определения. Сделал это преднамеренно. Ибо то, что он услышал от старшин, не отвечало его ожиданиям. И как всегда, не получившее общего решения дело, но угодное его произволу, он свел к двусмысленному умолчанию. К концу схода старшин Кунанбай увел внимание собравшихся резко в сторону, начав разговор о том, какие виды на корма надо ожидать в этом году и, в связи с качеством всхожести трав – какие назначить сроки кочевки. Если сидящие здесь, на общем совете, будут согласны, есть предложение кочевать до пастбищ Баканаса, Байкошкара, расположенные за перевалами Чингиза. И хотя земли эти принадлежат роду Керей, но надо его потеснить и поставить свои юрты, как и в прошлые годы, по берегам двух рек, протекающих там. Уже в продолжение немалого времени, потихоньку захватывая и удерживая эти места, всевластные Тобыкты намеревались совсем отнять их у кереев, которым такие просторы вроде бы ни к чему, ибо у них совсем мало скота. Перейдя к этим обсуждениям, старшины родов заметно оживились и, до сих пор сидевшие молча, с насупленным видом, вдруг все дружно заговорили.. Тут юный джигит Жиренше, незаметно подав знак Абаю, вышел из юрты. Абай находился в смутном раздумье, хотя вместе со всеми тоже пришел к выводу, что надо прежде доказать преступление, потом определять наказание. Чрезвычайно болезненно, с внутренним отвращением и неприязнью встретил он отцовские слова «повешение… виселица…». С тайным страхом, недоверием глядя на отца, мальчик подумал: а ведь он этого хочет, и он это может… Было похоже, что только он один догадывается об этом, остальные, видимо, не очень-то верят… Однако, поразмыслив еще, Абай пришел к выводу, что среди казахов в степи никогда не было слышно ни про виселицы, ни про казни «через повешение». Про виселицы ему стало известно из арабских книг, и казнили так во времена халифа Гарун-аль-Рашида в древнем Багдаде. Повесить… виселица… Нет, такое невозможно, и сказано это было просто так, для острастки. Абай вместе с тем был весьма удивлен, когда отец сказал про Жумабая, что посылал его за приговором к хазрету. Сколько дней пробыли вместе в городе, а также и при возвращении, на пути домой – и ни разу не проговорился, не намекнул даже, что доставляет такие страшные вести: «смерть через повешение на виселице»… Что за человек этот Жумабай? Скакал рядом на коне, заигрывал как с ребенком, и шутил, отшучивался, словно с ровесником своим. Душа взрослых – потемки, думал Абай. Почему их так сложно понять? Наверное, потому, что сам я не взрослый. Когда повзрослею – пойму… И ему не терпелось скорее возмужать, постигнуть загадочную взрослую жизнь. Но перебирая в памяти свое недавнее прошлое в городе, Абай кое-что вспомнил в связи с Жумабаем... Он с самого начала повел себя непонятно, загадочно. В первый же день потащил за собой на поводке упитанную серую кобылу, которую пригнал со степи: «Так велел Кунанбай… посылает в дар хазрету» – кратко объяснил он Абаю и больше ничего не сказал. Попросил только проводить, показать, где находится дом муллы. Имам Ахмет Риза был наставником Абая, и он у него бывал часто. …Когда они шли по пыльной улице и вели за собой серую кругленькую кобылицу, еще не объезженную, не очень-то покладистую и смирную, Абай вдруг вспомнил, что на этой улице живет некий мальчишка по имени Сагит… И сейчас, сидя в Гостевой юрте и глядя на Жумабая, бывший школяр невольно улыбнулся. Этот малолетний Сагит, драчун, озорник и забияка, увидел из окна, что мимо проходит незнакомый человек с лошадью на поводу, и решил поразвлечься. Для начала он выскочил со двора из ворот и стал с криками бросать камни вслед коню. Серая кобыла стала артачиться, приседать, засекаться на ходу. Сагиту понравилось, что кобыла такая норовистая, и ему захотелось развлекаться дальше. Он вернулся обратно во двор, нашел колючий прут, выскочил на улицу и понесся догонять серую кобылу. Догнав ее, ткнул прутком ей в пах, как раз под самый хвост. И тогда она, дернувшись испуганно, понеслась вперед, обгоняя своего хозяина. Жумабай вмиг оказался позади кобылы – не выпуская поводьев, он пытался ее остановить. Однако тщетно – из рода степных скакунов, по возрасту стригунок, молодая горячая лошадь легко потащила Жумабая за собой. Напрасно он, обмотавшись поводом вокруг пояса, откидывался всем телом назад и упирался ногами в дорогу – ноги ехали по пыли, которая душным столбом поднималась вокруг него. Пришлось Жумабаю побежать по-гусиному, широко расставленными ногами шлепая по земле, на бегу у него слетели с головы и тымак, и тюбетейка, сверкнула под солнцем потная лысина. И тут Абай, не выдержав, рассмеялся, он хохотал до слез – стоя рядом с озорником Сагитом. И только тогда, когда Жумабай справился с лошадью и остановил ее, Абай догадался прогнать прочь Сагита, чтобы тот не мучил больше Жумабая и его трехлетку. Когда хазрет увидел, что во двор ввели лошадь и привязали на его тесном конном дворе, мулла сразу догадался, что это подношение ему, и ни о чем не стал расспрашивать. Только войдя в дом, Жумабай передал хазрету салем от Кунанбая и добавил: – Также просил вашего благословения вот этому сыну его, вашему воспитаннику, который стоит перед вами… Хазрет тут же, не сходя с места, развел руки и забормотал слова благословения: «Да пошлет Аллах всемилостивый и милосердный от щедрот своих да наградит его милостью своей и благами своими…» Жумабай затруднился вести с муллой какой-нибудь умный разговор и не стал ждать, когда хазрет на своем ученом языке приступит к этому, и сразу перешел к делу. Он заявил, что у него очень важное сообщение от Кунанбая, и надо прояснить в связи с этим одну вещь… Но поручение это особенное, и Кунанбай просил обо всем этом поговорить с хазретом строго наедине… При этом Жумабай выразительно посмотрел на Абая. Мулла понял его и обратился к ученику: – Ибрагим, сын мой, возвращайся сейчас в медресе. Занятия твои завершились, перед отъездом в отцовский аул зайдешь ко мне, дам тебе напутственное благословение. Мальчик оставил их одних. Теперь, когда он иными глазами увидел и отца, и Жумабая, Абай прояснил для себя, что Жумабай в тот раз сумел-таки донести до хазрета все пожелания отца и заполучил от него нужный приговор. Ничто больше не удерживало Абая в Гостиной юрте. Никто с ним не заговорил, никому он здесь, кажется, не нужен. Стараясь быть незаметным, Абай потихоньку пробрался к выходу и вышел из юрты. На улице Жиренше рядом с юртой, в темноте нагнувшись к ногам лошади, надевал путы, чтобы отпустить ее попастись. Увидев в освещенных дверях выходившего Абая, узнал его и негромко позвал: – Подойди сюда! Еще на подходе к нему взволнованный Абай спросил: – Оу, Жиренше, скажи мне, кто этот Кодар и что он натворил? – Кодар… Самый бедный очаг из рода Борсак… Одинокий бобыль, живет на отшибе... – А где это? – У самого подножия Чингиза, на склоне горы, что у перевала к урочищу Бокенши. – И что говорят про него? – Поговаривают, после смерти единственного сына спутался со своей снохой. Об этом и толковали сегодня аксакалы. – Спутался? Как это? – Сошелся, значит. Непонятно? Ну, залез на нее. – Что ты такое несешь! Зачем это? – Ну, несмышленыш! Не знаешь даже, зачем залезают? Да ты видел когда-нибудь, как это делают верблюд и верблюдица? – и Жиренше пояснил свои слова непристойными движениями. Просидев много времени со взрослыми в тесной юрте, изрядно проскучав, юный джигит Жиренше наконец-то вырвался на свободу и пребывал в веселом настроении. Ему хотелось развеселить и друга Абая. Но Абаю было не до веселья. Смутная тревога глодала его, нехорошее волнение в душе никак не проходило. – Ты мне правду скажи… Все это было, не было? – А кто знает? Никто не может знать правду. Однако в народе сплетни разносятся. Только прав был недавно Суюндик: надо подробно все разузнать, доказать правду, потом судить, – закончил Жиренше, ближе подходя к Абаю и глядя на него вполне серьезными глазами. – Выходит, что тут может быть и клевета? – И такое может быть. Многие, кстати, так и говорят. Но недавно Кунанбай побывал в одном доме рода Сыбан, там прямо в глаза сказали ему, сам Солтыбай-торе сказал… А все это началось с того, что Кунанбай попенял Солтыбаю: ты, мол, все табачок употребляешь, от насыбая никак не отстанешь, грех, мол, это. На что торе ехидно ответил: я-то смогу бросить насыбай, а вот ты остуди, наконец, своего волосатого дьявола, что у подножия Чингиза живет! Так и бросил Кунанбаю в самое лицо. Словно плюнул. У того от злости в голове помутилось. Ну, сегодня ты видел сам своими глазами… Абаю представился вид разгневанного отца, когда он произносил эти слова: «повешение»… «виселица». Понурившись, мальчик постоял в темноте вечера, затем тяжело, не по-детски вздохнул и направился к материнской юрте. Его болезненный вздох скорее был похож на стон, и Жиренше, встревожившись, желая его успокоить и отвлечь, окликнул Абая, хотел еще немного с ним поговорить. Но Абай уходил, не отвечая. 3 Кодар потягивал редкими глотками просяной отвар, подогретый снохой. – Камка, айналайын, сегодня, кажется, пятница? – спросил он у нее. – Пятница, отец. Пора идти на мазар, почитаем у могилы Коран,– ответила Камка и вздохнула.– Велик Аллах и милостив! Сегодня приснился ваш сын, но как-то странно приснился. – О, Всевышний! – только и сказал Кодар и тоже тяжко вздохнул; старик богатырского роста, могучего телосложения этим вздохом, казалось, выразил всю накопившуюся в душе горечь. «Всевышний… на земле нам горе и печаль, и разве сон – в утешение? Ночью мне тоже приснился сон». Снился его единственный сын Кутжан. Спокойный, ясный, как в жизни… Камка во сне ищет какое-то утешение, но что можно найти во сне? Пусть хоть расскажет. А вдруг есть это утешение и надежда… Надо послушать ее. – Все было как наяву, отец. Он подъехал, соскочил с коня и быстро вошел в дом. Лицо было светлое, веселое. Прямо с порога сказал: «Вот вы тут с отцом все плачете, причитаете по мне. Думаете, что я умер? А я ведь не умер, вот, стою перед тобой. Что ты все плачешь, Камка? А ну, перестань, улыбнись сейчас же!» И тут меня пронзило до самого сердца, отец. У Кодара и Камки уже давно из глаз катились слезы. Скорбную тишину дома нарушило какое-то странное жужжание. Камка болезненно насторожилась: этот звук уже не раз тревожил ее слух по утрам. Вначале она подумала, что так отзываются в ушах потусторонние голоса. Обернувшись бледным, с прожилками вен на висках, бескровным лицом в сторону свекра, она вслушивалась, с отчаянным видом глядя на него. Кодар понял причину страха снохи, ласково улыбнулся. Словно ребенку. – Родненькая, да это же ветер! Ветер со стороны Чингиза. – А что это гудит, ата? – Крыша загона прохудилась. Видно, в прорехах заголились концы камышинок. Ветер продувает их и гудит, жужжит, будь оно неладно. Вскоре оба несчастных вышли из дома, направились по дороге. Этот маленький облупившийся домишко зимника словно прятался за большим старым загоном для скота, обложенным дерном. Вокруг зимника на все четыре стороны не видно никакого другого человеческого жилья или хозяйственной постройки. Не имея вьючного скота для кочевки, Кодар не хотел просить его у других и потому круглый год жил на зимнике, никуда не трогаясь. Прежде, когда был жив сын, было не так, сын хотел кочевать. «Что мы, безродные жатаки, что ли?» – говорил он. И доставал где-то гужевые средства и кочевал вместе с другими. Люди на горные джайлау – и он вслед за ними, люди двинулись в степь – и он туда же. Не то, что его одолевали заботы, чем накормить многочисленную скотину – скота как раз у них было немного, а просто по молодости лет Кутжан тянулся к людям. Кодар не противился кочевкам, смиренно рассчитывая: «Станем брать у людей коров для дойки, – глядишь, и мы с молоком будем.» А теперь, если сородичи сами не догадаются предложить ему вьючный или гужевой скот для кочевки, он не станет просить. Кодару и Камке никуда и не хотелось перекочевывать, оставлять надолго без присмотра могилу Кутжана – только ради того, чтобы беспечно пожить на зеленом джайлау. Убитые горем, днем и ночью лия слезы по ушедшему от них дорогому арысу, мужу доблестному, Кутжану, несчастные не в силах были уйти от его мазара. К тому же стадо у них было настолько мало, что на наследственных угодьях по склонам Чингиза весь скот мог спокойно прокормиться и летом, и зимой. Всего-то паслось на обширных пустошах окрест этого одинокого очага голов двадцать-тридцать коз-овец, козлят-ягнят, да одна стельная корова и две яловые телки. Для того, чтобы пасти такое стадо, достаточно было единственной верховой лошади, гнедого жеребчика, на котором ездил Кутжан. После его кончины Кодар в ту же зиму взял в дом примаком одинокого бобыля, старика Жампеиса, который скитался по аулам и батрачил на других. У Жампеиса не было ни семьи, ни крова, ни близких родных, ни детей – бедняга не знал всю жизнь, что такое сытость и достаток. «Сложим две половинки – одно целое получится. Чего нам горе горевать поодиночке? Обопремся плечом к плечу, опорой станем друг для друга»– предложил Кодар старику Жампеису, когда тот пришел к нему в день похорон Кутжана… И сегодня Жампеис верхом на гнедом коньке пасет вместо покойного сына Кодара его маленькое стадо. Теперь им не надо самим заботиться о стаде. Да и по домашности нет у них неотложных дел. И поэтому громадный старик, согбенный под грузом тяжких лет, идет по дороге шаркающей походкой, рядом с маленькой юной женщиной, сломленной горем. Они направляются к одинокому мазару. А вокруг них ясный майский день льет с небес радостный свет, небольшие облачка вспыхивают в лучах солнца райской белизной. А внизу на земле степь сплошь зеленеет в свежем весеннем травостое, по склонам отлогих холмов пробегают нежные волны ковыля, там и тут горят яркими огоньками алые тюльпаны, желтеют пятна шафрана, вспыхивают желтые поля лютиков. Словно несметная стая ярких бабочек вспорхнула над землей. |
Похожие:
 | Творчество классика английской литературы XX столетия Ивлина Во (1903‑1966) хорошо известно в России. «Возвращение в Брайдсхед» (1945)... | | Русский язык в постсоветском мире: уход и возвращение? Опыт Монголии. Материалы Международной научно-практической конференции, Улаанбатар,... |
| | ||
| Амора Гуань-Инь Плеядеанские практики Божественного Потока: Возвращение к Источнику Бытия | | И тогда я отвечу "Деймона". Ты не поверишь, если не видел нас всего пару дней назад |
| И тогда я отвечу "Деймона". Ты не поверишь, если не видел нас всего пару дней назад | | Сколько энергии в природе расходуется на разложение и возвращение веществ в биогеохимический кругооборот |
| И тогда я отвечу "Деймона". Ты не поверишь, если не видел нас всего пару дней назад | | Душепопечительский православный центр имени Святого Праведного Иоанна Кронштадского http |